Беглый огонь (Дрон - 3) - Страница 37

Глава 38

Врач был похож на паромщика Харона, если и выписывающего рецепты, то специфические, только в один конец. Туда. Худой и длинный, как привязанный к буковой жердине червь (иначе бы рухнул от слабости), с лицом цвета доллара и черными мешками под глазами, он более всего походил на эскулапа-рентгенолога, последние лет двадцать спящего исключительно под собственным включенным аппаратом. Спасавшегося притом от неминуемой лучевой болезни чистым медицинским спиртягой и в дозах, не совместимых не только со здоровьем, но и с жизнью. Историю его незадавшейся личной и общественной жизни Ольга поведала, пока добирались в дальний городской микрорайон, прозванный в народе Байконуром: десяток высоток-ракет поставили натурально в чистом поле, но взлететь они так и не сподобились. Вот только поселившийся в изобилии в панельках житель чисто поле быстро испоганил, превратив в грязь грязью. Доктор Катков Михаил Илларионович, двойной тезка матерого грозы французов, по рассказам, сызмальства был натурой противоречивой, мрачной и упрямой. При несомненном Божьем даре резать. Как бывает испокон не только на Руси, а сплошь и всюду, талантливого малого заметили и стали не то чтобы травить, а так, потравливать. Тем более Михаил Илларионович был еще и скандалистом: как известно, даже после блестяще сделанной операции больного нужно еще и выхаживать, а в райбольнице, куда занесла врача нелегкая, этого делать не умели и учиться не желали. Что и вызывало незатейливую критику хирурга. Ретивого сивку укатывали кардинально, благо повод был, даже два: во-первых, как принято у провинциальных расейских гениев и прочих левшей, доктор выпивал, и крепенько; не стеснялся он принимать на грудь и перед надрезанием боков и животиков пациентов. Коллеги давно бы и схарчили его без соли и пыли уже за этот выверт биографии, если бы не блестящие результаты; на операции к Каткову стали заезжать из самих столиц солидные дяди и тети, в райбольничку от щедрот начальственных посыпалась кое-какая медаппаратура; какое-то время был Катков даже и в фаворе. Однажды даже на паскудную ябеду от исходившего завистливой слюной завотделением больнички Яковлева о том, что дохтур прямо перед ответственной операцией средней партийной шишки принял, глава Покровского горздрава Куприянов отрубил злобно: "А ты что, предлагаешь ему, неопохмеленному, в руки нож вложить, душегуб?!" Но, как говорится, сколько веревочке ни виться... Доктор спалился-таки: однажды на дежурстве завлек он в свою конурку, называемую кабинетом, будучи во хмелю, некую медсестричку-практикантку вида и поведения самого блядского, да там же трахнул. Какими-то неправдами весь больничный бомонд - местком, партком и кружок защиты демократии - оказался на месте (в одиннадцать часов вечера!), ворвались, подняли вой, хай и alarm: дескать, да разве так можно - трахать живого человека? И хотя дело было, понятно, житейское, но девице не стукнуло еще восемнадцати, а букву закона "о совращении несовершеннолетних" пусть никто уже не чтил, но никто и не отменял. Короче, Каткова вульгарно подставили под нехорошую "педофильскую" статью с железным результатом: из официальной медицины вышибли с треском, шумом, газетными пасквилями и прочей грязью. Благо медицина стала почти официально платной, и делиться с Кулибиным от хирургии гонорарами никто из средней руки коновалов, практикующих в больницах, не желал. Правда, и следаки дело до суда тащить не стали, развалили грамотно и квалифицированно: многим служивым он и благоприобретенные на государевой службе язвы устранял, и грыжи вправлял, а то и вытаскивал за волосья из "лучшего мира" в наш, худший. Ну а потом, как водится, гения скальпеля и зажима забыли. А он и не напоминал. Спивался себе семимильными шагами, да так бы и скопытился напрочь, если бы не вспомнили братки. Как раз в те поры раздела и передела и Фроловы орлы, и их оппоненты, и прочие сочувствующие и стремящиеся, обзавелись вполне добротным огнестрельным железом и пуляли друг в друга с остервенением и окаянством. Не всегда наповал, а раненых, как известно, нужно пользовать. Грешно бросать. Тут и вспомнили о Каткове. А Михаил Илларионович и мастерства, невзирая на почти трехлетний перманентный запой, не утерял, и бешеных гонораров не требовал: был бы готов резать просто по велению сердца и Гиппократовой клятве, бесплатно, да такой роскоши и несправедливости уже братки себе не позволили: талант, он бесплатный, потому что от Бога, а вот за мастерство надо платить, ибо мастерство это и есть талант реализованный. Некий толстобрюхий целила, до того пользовавший криминальный элемент, так взъярился от блестящих результатов конкурента, а еще пуще - от альтруистических замашек Каткова, что даже сговаривал доморощенного покровского киллера-многостаночника завалить эскулапа, но братки потолковали с толстым столь конкретно и адекватно, что врач за день из доктора превратился в пациента; с тех пор он затих и мирно зажил дачником на пенсионе, не помышляя о мести, а подпольную практику восстановил уже в законном варианте, промышляя платными абортами и лечением прочих нежелательных последствий матримониальных контактов. По словам Ольги Фроловой, Катков жил теперь вполне преуспевающе, и хотя спирт потреблял в немереном количестве, на профессионализме это не сказывалось. Первой он пользовал даму. Что касается болей в паху, то никаких разрывов и иных серьезных неприятностей, как радостно и без излишней щепетильности к вопросу поведала Ольга, Катков не обнаружил, продекламировав циничную народно-врачебную мудрость о том, что "большого хрена нечего бояться...", а душевные травмы посоветовал лечить спиртом, подтвердив авторитетно, что алкоголь в малых дозах полезен в любых количествах. Потом лекарь принялся за меня. Лицо осмотрел мимоходом, удовлетворенно крякнул, произнес: - Итак, молодой человек? Обращение "молодой человек" меня удивило слегка, но я решил, что у частных докторов так принятое "молодой человек" или "батенька" хотя и звучит несколько патриархально, все же куда лучше диагностического словечка "больной". С детства мне всегда хотелось на него огрызнуться: "Сам ты больной!" Обращение удивило скорее потому, что сам эскулап был старше меня лет на десять, не более; правда, зеленый змий, который губит, как известно, куда скорее и безнадежнее каких-то там глистов, успел обжить его органон с уютом и комфортом. Мораль: каждый живет не так, как хочет, а так, как может. - На голову не жалуетесь? Боли, головокружения не беспокоят? - Еще как жалуюсь, - вздохнул я. - Поконкретнее? - Дурная у меня голова, потому и ногам покою нет. - То, что вы шустры донельзя, я уже заметил, - сварливо выговорил мне доктор. - Не успел висок заштопать, а вы уже и бедро ножиком пропороли. Помолчал, добавил строго: - Нехорошо! - Посмотрел на меня глазами печальной дворняги, увеличенными толстенными линзами очков: - Ну что застыли, милейший? Порты скидавайте, будем смотреть вашу ногу! Да, - он пододвинул мне стакан, в коем плескалось до половины, - выпейте-ка махом. - Наркоз? - Он самый. Це-два-аш-пять-о-аш. Справитесь или запить дать? Да не геройствуйте, спирт без запивки пьют или полные дегенераты, или когда запить действительно нечем. Полстакана я принял на "ять", залил пожар водой. Подошло сразу: после всех треволнений в Ольгиной квартире организм требовал расслабухи. А эскулап тем временем неспешно отмотал бинт, оценил качество перевязки "недурственно, недурственно", осмотрел рану, поморщился: - Штука не опасная, но неприятная. Вам, милостивый сударь, придется лежать. Хотя бы недельку. Ну а учитывая ваш неуемный нрав и дурную голову, и все две-три. Справитесь? - Справится, - вместо меня ответила Ольга. - Шуруйте как надо, доктор. Пусть выздоравливает, а потом носится сколько душа пожелает, аки конь борзый, взапуски... Он любитель в догонялки играть, я вам рассказывала. - Помню, помню... Потерпите... Собственно, процедура вторичной обработки раны была не столько болезненная, сколько тягомотная. Я начал было посвистывать, дабы отвлечься, но Катков меня поправил: - А вот свистеть не надо - денег не будет. - У меня и нет. - Я о своих деньгах беспокоюсь, молодой человек, о своих. До ваших мне дела нет. Через двадцать минут он закончил, выдав мне безо всякого рецепта банку зеленки и пузырек с какими-то пилюлями. - Первое - покой. Две-три недели